Из металлических недр поднимался слабый свет.

Давид тряхнул головой, чтобы убедиться, что он не спит и не видит кошмарный сон.

Нет, тощая брюнетка и правда сидела в нескольких метрах от него. Она сжигала отпечатанные листы, плотно стиснув зубы, несмотря на опухший рот. На шее у нее вздулись огромные вены. Она была одета в свой порванный свитер и джинсы, слишком широкие для столь худых ног.

Чистая реинкарнация мифологического монстра.

– Можете ничего не говорить, – резко произнесла она, не глядя на него. – То, что вы сделали, непростительно.

Вокруг женщины лежали смятые бумажные страницы, разложенные один за одним на равном расстоянии друг от друга, как совершенно лишнее проявление нездорового внимания к деталям. Рядом – стопка бумаги.

– Но я не понимаю, почему вы на меня ополчились, даже принимая во внимание ваше жалкое состояние, – таким же ровным голосом добавила она. – Я вам сделала что-то плохое?

Давид протер глаза. Слова Эммы болью отзывались у него в висках. На часах было два с четвертью ночи.

– Что вы тут забыли… – пробормотал он, безрезультатно пытаясь придать фразе вопросительную интонацию. – Убирайтесь… и побыстрее…

Она не ответила. Наступила ужасающая тишина. Душевное спокойствие перед невиданной бурей.

Давид откинулся на спинку. События безжалостно всплывали в мозгу. Кэти… Аборт… Их ссора в спальне. Как он сходил с ума, сидя перед пишущей машинкой. Кажется, приходила Аделина… У нее в руках – фотографии детей. Под кроватью – его героиня Марион… Сапоги Палача… Сдернутый матрас… Потом пустота. Он заметил бутылку виски и понял, отчего ничего не помнит.

Он посмотрел направо. На свою кипу бумаг. Они исчезли. Наконец Давид сообразил, что происходит.

Она жгла его книгу!

– Идиотка! Что вы делаете! – заорал он, резко выпрямившись.

Он уже хотел вцепиться ей в глотку. Но остановился.

Как будто ему дали под дых.

В десяти сантиметрах от правого колена Эммы лежало ружье. Блестящее ружье. Черное дуло нацелено прямо на него.

Давид мгновенно протрезвел и инстинктивно перестал паниковать.

Она продолжала уничтожать страницы его романа. Пламя становилось все более густым.

– Послушайте, Эмма… я… предполагаю, что у вас есть веские причины перечеркнуть всю мою работу, но… Артуру ваша идея, вероятно, не понравится. Это его книга.

– Артур в курсе… – ответила она.

– Что?

– Эта замечательная мысль родилась именно в его голове. У Артура всегда отличные мысли.

Ее распухшие губы разошлись в клоунской усмешке.

– Нет! Артуру нужен только роман! Он бы никогда так не поступил!

– Поступил бы!

Она лгала! Она точно лгала! У него на глазах исчезал весь его труд. Палач превращался в пыль. Как Артур мог позволить ей это?

– Мы внимательно прочитали и перечитали ваши последние страницы, – продолжила Эмма. – Которые вы написали сегодня ночью. И мы невероятно расстроены.

– Этой… ночью?

Эмма начала двигаться. Она сидела в позе лотоса и покачивалась взад и вперед.

– Да, этой ночью. Вы не представляете, как вы нас обидели.

– Я… ничего не понимаю… Я не помню, чтобы… что-нибудь сегодня печатал, – пробормотал Давид. – Я сильно напился и…

– А! Алкоголь, значит, виноват! Надо нести за себя ответственность, господин Миллер! Никто не заставлял вас напиваться!

Повсюду на ее теле вздувались вены. Давиду показалось, что перед ним сидит пациентка сумасшедшего дома, каким-то образом сбежавшая из-под присмотра.

– Вы пытались меня убить! Если бы я… сделала, как хочу, я… я бы вам уже давно пулю в голову пустила!

Давид почувствовал, что теряет равновесие. Эмма могла выйти из себя в любой момент. Она была так же нестабильна, как нитроглицерин.

– Эмма… я… не совсем понимаю. Как вы можете такое говорить? Убить вас? Но…

Эмма положила ладонь на приклад ружья. Давид хотел было отпрыгнуть в сторону, но сдержался. Эта психованная была ловка и быстра, как заяц.

– Послушайте, Эмма… может быть, это как-то связано с тем, что я написал, но… но это же вымысел! Эти персонажи не реальные люди!

– А я тогда что? Чернила на бумаге? Вы специально заменили имя Марион на мое! Чтобы сделать мне больно!

– Я… я ничего не соображал, – нашелся он. – Я был в шоке… из-за того, что узнал… о жене. Я… рассердился на вас с Артуром и поэтому…

Она резко разогнула ногу и попала по ведру, то откатилось в сторону. По комнате разлетелись черные хлопья.

– Рассердились на меня? За то, что я открыла вам правду, что ваша жена вам изменяет? Что она сделала аборт за вашей спиной? Но… вы должны были бы мне спасибо сказать! Должны были бы полюбить меня за это!

– Полюбить вас?! Но, Эмма!

Ее лицо исказила ярость. На губах выступила пена. Эмма подняла ружье, потом опустила на пол. И так несколько раз.

Наконец она решилась. Взяла ружье. Направила его в сторону письменного стола.

Давид понял, что у него остаются считаные секунды, чтобы спасти свою жизнь.

– Эмма! Эмма! Вы… вы правильно сделали, что все мне рассказали! Эмма… вы были правы!

Она по-прежнему держала ружье нацеленным на Давида.

– Оно заряжено, если что, – прорычала Эмма. – Четыре пули, раз-два-три-четыре.

Давид прикинул, что можно сделать. До сумасшедшей ему не добраться, надо обойти стол. Схватить пишущую машинку и запустить ей в голову? Но еще раньше она снесет ему башку.

– Я знаю, что была права, – ответила женщина, не опуская дула. – Но вы не в состоянии этого понять. Вы просто чертов эгоист!

– Эмма! Я никогда не хотел причинить…

– Откройте ящик!

Давид послушался. В ящике оставалось несколько листов.

– Возьмите нижнюю страницу и прочитайте последние строчки!

– Эмма! Ваш немецкий акцент! Куда он дел…

– Чита-а-ать!

– Я… Нет, Эмма! Я не хочу читать. Это… Плохая мысль.

Она опустила палец на курок.

– Хорошо! Хорошо!.. «Дофр умер, задохнувшись, с собственным членом во рту. Эмма… тоже умерла, держась за член Дофра. Конец. Посвящается Артуру Дофру и Эмме Такой-то. Ваш покорный слуга, Давид Миллер».

Давид дрожал. Он положил перед собой страницу, не спуская глаз с фурии. Ее лицо ничего не выражало, но стиснутые зубы и конвульсивно работающие челюсти выглядели пугающе. Словно пробудившийся вулкан. Дьявол в фарфоровом тельце.

– Когда собака срет дома, ее тычут носом в собственное дерьмо, чтобы убедиться, что она не станет так больше делать.